Цена самоцензуры

Российская печать – в широком смысле, бумажном и электронном – переживает не лучшие времена. Свобода слова ограничивается и прессуется на всех уровнях. Идеологически мотивированные запреты возведены в закон. Неустанно бдят контрольные органы, в том числе полицейские. Ужесточается надзор за Рунетом, то и дело обсуждаются планы отгораживания от всемирной Сети. Авторы загнаны за флажки и рискуют загнаться за проволоку. Если они, конечно, не приверженцы духовных скреп номенклатуры и органов.

Единой законодательной базы, которая утвердила бы блокировку каналов и аресты за комментарии, в стране пока нет. Но и разрозненные прецеденты закрытия СМИ, удаления постов в соцсетях, а то и уголовных дел за записи в Интернете создали нужную властям атмосферу. Отслеживается и телефонная связь. Тут и там устанавливаются камеры наблюдения. Ютуб активно переобувается с учётом политической конъюнктуры.

Свобода слова и печати была единственным несомненным достижением горбачёвской перестройки и ельцинских реформ. Это признавали даже сталинисты вроде Нины Андреевой, даже депутаты хасбулатовского Верховного Совета. Как ни относись к «лихим девяностым», к президентствам Михаила Горбачёва и Бориса Ельцина, на эти свободы они режимы не покушались. Практически не ограничивали их вообще. Критиковать себя ни в коей мере не запрещали. Скорей наоборот, с каким-то политическим мазохизмом поощряли самые истероидные вопли. Думается, тщательное оберегание права на пропаганду тоталитаризма, характерное для тех времён, во многом способствовало тому, что мы имеем сегодня – когда ничего иного в информационном поле (особенно на ТВ) почти и не осталось. Может быть, свобода злобно-лживого слова, мракобесия, призыва к насилию, восхваления тирании не так уж ценна и важна? На будущее об этом стоит задуматься.

Но сейчас думать приходится о другом. Неуклонное бетонирование информационной сферы, её монополизация режимным агитпропом, накачивание самой отстойной госидеологии – изначальные реалии двух путинских десятилетий. За эти годы убиты минимум 140 журналистов. Либо явно оппозиционных, либо профессионалов в расследованиях. Тргадеии Анны Политковской или Игоря Домникова известны миру. И даже гибель Сергея Доренко в прошлом году – при всей его несхожести с иными именами – вызывала «смутные сомнения».

Чиновно-идеологический контроль, ТВ-засилье «соловьёв-киселёв» – лишь одна сторона проблемы. Сильнейшим бичом соцсетей и Ютуб-каналов самоцензура. Старт этому процессу был дан, как можно теперь определить, в 2011 году, во время Арабской весны. Власти РФ отфиксировали важную роль Интернета в координации действий тунисской и египетской оппозиции (в Ливии и затем в Сирии сложилось иначе – формой борьбы стали не уличные протесты, а вооружённое повстанчество, что повлияло и на сетевую функцию). Началось закручивание гаек в «паутинном» пространстве. Но не только внешнее. Вал пропаганды, обрушенный организованными провластными пользователями (уже тогда нередко оплачиваемыми) многих попросту деморализовал. И побудил ограничиваться в высказываниях. Фильтровать собственные посты.

Прошло почти десять лет. Режим, шокированный победой Украинской революции. принял откровенно репрессивный характер, пропаганда – геббельсо-штрайхеровские формы. Сетевая в том числе и даже в особенности. Отлажена цензурная машина государства. Самоцензурирование превратилось в условный рефлекс. Многие видеоблогеры и пользователи соцсетей постарались создать себе зоны интеллектуального комфорта. Избегая опасных тем, ищут утешения в изысках. Между тем, наступление продолжается. Уже публичная критика такого очевидного зла, как сталинизм, постепенно превращается в наказуемое деяние. Что, кстати, со стороны режима является фрейдистской проговоркой… Дискуссии же о цензуре ведутся на уровне наукообразных рассуждений. Так безопаснее.

Новую стадию деградации обозначило конституционное обнуление. Сама эта тема, кстати, также оказалась жёстко ограничена в обсуждениях. На многих трансляциях и в пабликах установилось непробиваемые словесно-смысловые барьеры. Иногда эта делали модераторы, но часто – сами видеоблогеры и юзеры. У страха, как известно, глаза велики. Слова типа «конституция» или «коронавирус» приравниваются к ненормативной лексике. Тон здесь задал сам глава государства – анекдотическим табу на известную фамилию.

Тем временем, в российском обществе продолжает нарастать истерия, связанная с масочно-перчаточными предписаниями. Никто не спорит о необходимости разумных мер защиты от пандемии. Но ключевым моментом является страх перед штрафными санкциями. Что, впрочем, явочным порядком аннулируется в ночных точках подпольной торговли. По крайней мере в Москве, где крайне тревожно положение с заболеваемостью COVID-19.

Размышления о самоцензуре ведут вглубь отечественной истории. Она ведь возникла далеко не вчера. Этой тенденции сильно способствовали особенности московитской, имперской и советской государственности. Выражение «молчать в тряпочку» говорит само за себя. Карательная система вкупе с агитпропом приучала к отказу от собственного мнения, к отречению от взглядов, мыслей и чувств даже на бытовом уровне. Исторический поворот Перестройки, достижения десятилетия гласности не удалось закрепить. Но тем важнее помнить хотя бы эффект речь Юрия Афанасьева на Съезде народных депутатов.

Общество подошло к опасному порогу. Ещё немного, и сомкнутся уста даже на кухнях. При Брежневе ведь не было нынешнего распространения камер и диктофонов. Реальность может быть повёрнута хуже любой конспирологии. Но не надо забывать про многочисленный (особенно в России с её особой духовностью) слой людей, по определению к запретам невосприимчивых. Это для начала. А дальше… Недовольство растёт на фоне массового обеднения. Страх сказать лишнее или шагнуть на мостовую исчезает внезапно, непредсказуемо, зато сразу и без остатка.