В массовом сознании российская Гражданская война обычно понимается как фронтовое противостояние красных и белых армий. Могут ещё вспомнить интервентов. Но это упрощение, если не сказать – искажение. Гражданская война, как и вся Великая российская революция, была многогранна. Это и серия национально-освободительных движений и колониальных войн. А самое главное – это предпоследняя в мировой истории Великая крестьянская война. Последняя случилась в Китае 30–40-х годов прошлого века.
Как раз сто лет назад горели в разных стадиях три крупнейших очага. Тамбовская Антоновщина. Западно-Сибирское восстание. Махновское движение в Украине. Движения меньшего размаха развивались практически по всей стране. Под разными лозунгами, с разным идеологическим оформлением – но в едином отпоре коммунистической диктатуре, в защиту крестьянской воли.
Крестьянская война началась ещё летом 1917 года. Массы русской деревни не хотели ждать, когда наконец соберётся Учредительное собрание и даст им землю, которую они и так считали своей. Повсеместно шли захваты помещичьей и хуторянской земли, потравы лугов, рубка лесов, изгнание дворянских семей из усадеб. Не только Александр Блок мог сказать: «Сожгли у меня библиотеку». И не только Иван Бунин мог назвать страшным то лето.
Хозяевами положения на российских просторах становились солдаты-дезертиры, городские «горлопаны с мандатами» и сельский криминалитет (типа, «промышляющих разбоями конокрадов укрывал»). Консервативная крестьянская масса поглядывала на них косо. Но принимала такое социальное доминирование – за вброшенные лозунги воли вольной и чёрного передела. И активно включалась в процесс. Неделю за неделей, а потом и день ото дня, ускорялся маховик погромной раскачки. «Их кручина! Наш черёд! К нам не лезь!» Окончательно прояснилось, чего стоит казённый образ патриархального пахаря-косца, влюблённого в царя, попа, помещика и исправника. (Нынешних адептов духовных скреп тоже ждёт масса неприятных неожиданностей.)
Романтика воли и справедливости имела жестокую оборотную сторону. Дикие расправы обрушивались не только на некрасовских «князей утятиных», про которых вскоре напишет Есенин: «В тех войсках к мужикам родовая месть». Погибла в погроме тамбовской Грачёвки Ефросинья Шингарёва – сельская учительница, участница социал-демократических кружков. Её муж Андрей Шингарёв, министр земледелия Временного правительства, в своей кадетской партии был известен как убеждённый народник, много лет он работал земским врачом. Свою жену Шингарёв пережил всего на несколько месяцев.
Такова была цена долгих веков крепостничества. Не на ровном же месте описывал Некрасов приказы помещика старосте: «Деньги с миру взыскать, а лекарство для крестьянина лучшее – плеть». Ведь он же и предупреждал: «Правда, дикие, смутные вести долетали до нас иногда о мужицкой расправе, о мести, но не верилось как-то тогда…» Пришло время – пришлось поверить. (Помнить бы сейчас кое-кому.)
Может быть самой фатальной ошибкой Временного правительства был отказ от немедленного решения земельного вопроса. Можно, конечно привести вполне рациональные аргументы, почему делёж земли посреди революции и мировой войны был бы чрезвычайно рискован. Добро на чёрный передел означало бы чувствительный удар не только по частному землевладению, но и по банкам, где была заложена значительная часть помещичьих земель. Ускорился бы развал армии (попробуйте усидеть в окопах, когда в родной деревне землю делят!). Но всё это всё равно произошло – только с гораздо более тяжкими последствиями.
Стремление Временного правительства осуществлять преобразования в строго правовых рамках сыграло с ним злую шутку. Революция по определению рушит и старую легитимность, и старую легальность. Тут важнее удержаться на гребне волны, чем обеспечивать юридическую чистоту. В таких обстоятельствах оптимальными бывают решения, не самые рациональные с экономико-правовой точки зрения.
Принятый II съездом Советов «Декрет о земле» носил, в сущности, символическое значение. Этот акт санкционировал задним числом уже развернувшийся процесс, остановить который в тот момент не могла никакая власть (большевики ведь ещё не завели ЧОНы и ЧК). При этом декрет практически не содержал механизмов реализации. Принятый в феврале 1918 года «Основной закон о социализации земли» (разработанный не большевиками, а левыми эсерами), в жизнь не претворился. Автору этих строк принятие знаменитого декрета напоминает сцену в старокрестьянской семье. Все сидят вокруг общего блюда и чинно в очередь черпают ложками хлёбово сверху. А потом большак, ударив ложкой по краю блюда, даёт команду: «Таскайте!» – и все радостно начинают черпать гущу со дна.
Фактический прирост земель в пользовании крестьянства оказался существенно меньше ожидаемого. (О чём, впрочем, предупреждало и Временное правительство, да и тот же Столыпин, но кто им верил.) В половине губерний на крестьянскую душу пришлось меньше четверти десятины. Лишь в двух губерниях – Петроградской и Саратовской – прирезок превысил половину десятины. И тем не менее, период с поздней осени 1917-го до конца весны 1918-го был медовым месяцем в отношениях большевистской власти и российского крестьянства. Потому что им дела не было друг до друга.
Большевики занимались консолидацией своего режима в городах. На экспедицию в деревню им попросту не хватало вооружённой силы. Крестьяне выгнали помещика и забыли о государственном чиновнике. Они поделили землю и впервые за тысячелетие свободно на ней хозяйствовали. Сбылся, казалось, гениальный лозунг, придуманный в 60-х годах XIX века Николаем Огарёвым: «Земля и воля!» Но, как выяснилось, он вовсе не означает абсолютной справедливости и всеобщего благоденствия. Ведь земля понималась как достояние не всего народа, а только его крестьянской части.
Стихийная хлебная монополия грозно нависала над городами. «Деревня пользовалась возможностью нажиться на продовольственном кризисе. Началось массовое строительство новых избяных хором из бесконтрольно срубленного леса, которые порой бывали нелепо украшены награбленной бронзой и фарфором. В красных углах, за образами стали скапливаться огромные связки николаевских и керенок», – описывает весну 1918-го историк Сергей Павлюченков.
Однако у большевистского руководства были свои планы. Продиктованные сложным сочетанием теоретических догм и властной прагматики. Нужно было обеспечить продснабжение городов и силовых структур. С другой стороны, довлела идеологическая установка: социализм несовместим с мелкотоварными крестьянскими хозяйствами. Ленин объявляет «мелкобуржуазную стихию» главным врагом революции (и даже готов привлечь к её подавлению организационный потенциал буржуазии крупной). Заметим в сторону, что «мелкая буржуазия» – один из самых невнятных концептов марксисткой теории. Трактоваться может воистину безразмерно. В тех конкретных условиях ленинская формулировка означала объявление войны крестьянству. И мужик вызов принял. Ибо не впервой.
Российское крестьянство того времени имело опыт двух революций и сопротивления Столыпинской реформе. После 1905 года в деревне бурно развивались различные формы кооперации. Крестьяне дорожили ею и готовы были защищать от большевистского огосударствления. Больше стало в деревне грамотных. Голосование в Учредительное собрание – в основном за партию эсеров – было достаточно сознательным. Наконец, бывшие фронтовики, включая унтеров и офицеров крестьянского происхождения, принесли военные навыки. Не только в смысле владения современным оружием и некоторых тактических знаний. «Окопное озверение» во многом определило жуткие картины дальнейшего.
Большевики сделали ставку на «внесение социалистической революции в деревню» и «классовый раскол». Стали создаваться комитеты бедноты, запускался первый цикл раскулачивания. Тут стоит отметить хитрое использование «лингвистического оружия». Слово кулак перетолковывалась по надобности РКП(б). Прежде оно означало ростовщика. Теперь – крепкого зажиточного хозяина. Который пользовался уважением односельчан и сплошь и рядом избирался председателем совета. Кстати, именно «кулачество» более всего выиграло от большевистского Декрета о земле и ликвидации помещичьего землевладения. На пяти подводах вывезешь из усадьбы больше, чем унесёшь на спине.
Гражданская война была начата Совнаркомом – «вооружённым походом в деревню». Проще говоря, нападением на мужика. На центральном уровне была объявлена продовольственная диктатура. Устанавливалась новая монополия: единственным законным покупателем и распределителем хлеба позиционировались государственные властные органы. При том, что обесцененные советские деньги принимались крестьянами крайне неохотно, а товаров для натурального обмена катастрофически не хватало. Обменивать хлеб на бумажки желающих было немного.
Первые очаги сопротивления большевистскому перевороту в конце 1917-го были быстро подавлены. Потому, что ещё не имели массовой опоры. Эту опору создала большевистская политика в деревне. Практически одновременно с объявлением продовольственной диктатуры, «добавляя к обиде оскорбление», наркомвоен Троцкий отдал приказ о разоружении Чехословацкого корпуса. Повсеместные крестьянские бунты получили отлично вооружённое, организованное и дисциплинированное ядро. В результате «триумфальное шествие советской власти» буквально в несколько дней превратилось в «огненное кольцо фронтов». В июле 1918 года Ярославское восстание Бориса Савинкова, левосэеровский мятеж в Москве уже ощущали за собой массовую социальную поддержку.
Но как правило в антибольшевистских восстаниях российской глубинки 1918–1919 годов участвовали преимущественно зажиточные крестьяне. По большей части среднего и старшего возраста. Под довольно-таки консервативными лозунгами. Видное место занимала православная риторика и защита церкви. Но и на этом этапе не было речи о реставрации монархии. Наоборот, большевистское «комиссародержавие» уже воспринималось как ухудшенная копия царизма.
Крупнейшим из таких выступлений была Чапанная война в Поволжье весной 1919-го. Само название, происходящее от слова «чапан» – местный традиционный кафтан-армяк – говорит само за себя. Большинство повстанцев были пожилыми людьми (особенно если учесть тогдашние понятия, когда и сорокалетний деревенский житель считался весьма немолодым). Командовал ими, правда, двадцатипятилетний – Алексей Долинин получил офицерский чин на Первой мировой войне. Большинство же местной молодёжи резко отвергло чапанное движение. Именно по причине его патриархальности и традиционализма. Большевистское обращение к «молодости мира» было ещё эффективным.
Восстание выступало под лозунгом полновластия Советов – именно Советов, а не Учредительного собрания. Советы понимались как расширенные сельские сходы. И разумеется, Советы без коммунистов. Главные требования – отменить продовольственную диктатуру и чрезвычайное налогообложение, прекратить реквизиции, закрытия церквей, преследования священников и верующих. При этом штаб восстания заявил о признании Конституции РСФСР. Но чтобы прописанная в ней власть Советов была реальной, а не ширмой для парткомитетов и чрезвычаек.
Чапанное восстание было массовым, в нём участвовали десятки тысяч. За неделю оно охватило всё Среднее Поволжье. Но против регулярной РККА, ЧОНов и большевистского «иностранного легиона» повстанцы не имели шансов. Начавшись 3 марта, восстание было в целом подавлено уже 17-го числа. В армейских рапортах говорилось о тысяче убитых в боях и шестистах расстрелянных карателями. (Алексей Долинин сумел скрыться, под чужим именем поступил на красную службу и был репрессирован только в 1930 году.) Однако мужики в чапанах сыграли серьёзную стратегическую роль: колчаковская армия сумела значительно продвинуться, пока Фрунзе разбирался с «кулаками».
Троцкий назвал Чапанную войну «серьёзным предостережением». Большевики умели быстро соображать (в этом их заметное отличие от нынешних правопреемников СССР). В марте 1919 года на VIII съезде РКП(б) был совершён резкий социально-политический поворот. «Не сметь командовать середняком!» – заявил Ленин. Заигрывание с крестьянством дошло до того, что «Рабочая оппозиция» Александра Шляпникова стала обвинять ленинское руководство в классовой переориентации на мелкую буржуазию. Но этот курс дал определённый эффект. Волна мятежей была сбита, а численность Красной армии возросла с 800 тысяч осенью 1918-го до 3 млн в конце 1919-го. В основном, конечно, за счёт принудительной мобилизации. Но проводилась она теперь значительно эффективнее.
Однако картина была гораздо сложнее. Павлюченков приводит изумительные рапорты ЧК: «Крестьянство за советскую власть, бандитизм растёт. Дезертирство приобретает организованный и массовый характер, добровольная явка дезертиров с каждым днём усиливается». Это не шизофрения и не пьяная галиматья, а точное отражение реальности. Крестьянство не имело чёткой политической позиции и поступало в зависимости от текущих обстоятельств. Которые во многом определялись ситуацией данного момента и поведением ближайшего уровня власти. Пока казался реальным возврат помещика и казака, середняцкая масса считала Красную армию своей. По мере того, как эта исчезала эта опасность, врагами становились красные победители. На глазах возрождавшие «прошедшего житья подлейшие черты».
Проддиктатура была заменена продразвёрсткой. По этой теме придётся оспаривать популярные в определённых кругах исторические мифы. Да, слово «развёрстка» не большевики придумали. Её предложил в ноябре 1916 года ещё царский министр земледелия Александр Риттих (самый, пожалуй, толковый бюрократ в последних императорских правительствах). Однако содержание этого понятия было иным. Не принудительное изъятие, а нечто вроде государственного задания на закупки. Распределённого, развёрстанного, между губерниями, уездами и волостями. Главное же – план Риттиха был ответом на объективные условие Первой мировой войны. Тогда как большевистская политика отражала идеологические догматы, запрещающие свободу торговли.
Как бы то ни было, реализовать риттиховский проект не успели ни царское, ни Временное правительства. Зато успело коммунистическое: «Справа маузер, слева эфес острия златоустовской стали. Продотряды громили окрест городов, что и так голодали». В роман Артёма Весёлого «Россия, кровью умытая» входит своеобразная трилогия: «Клюквин городок», «Хомутово село», «Сила солому ломит». В основе – события Чапанной войны…
И всё же между красными и белыми крестьянство выбирало красных. Причина заключалось тоже в идеологическом догматизме – на этот раз белогвардейском. Принцип «непредрешенчества», передачи всех важных вопросов будущему Учредительному собранию, в глазах крестьян означал непризнание Декрета о земле. Они ведь не могли предвидеть, что этот декрет при первой возможности растопчут сами коммунисты.
Белые ничего не предлагали деревне, кроме светлой Учредилки. При том, что колчаковцы проводили жёсткие мобилизации и реквизиции, а деникинцы и вовсе возвращали поместья «законным владельцам» (сам Антон Деникин этого не поощрял, но он мало занимался тылом). Лишь Врангель в Крыму дозрел до внятной аграрной программы, выгодной крестьянам. Эта весть распространилась по Украине, что во многом способствовало последнему белогвардейскому наступлению. Но соединяться с белыми было уже поздно. После захвата Крыма совнаркомовскими войсками крестьяне оказались один на один с большевистской политикой. Уже вовсе ничем не обоснованным беспределом.
Сергей Павлюченков отмечает эволюцию крестьянского повстанчества: «В течение гражданской войны большевики последовательно истребляли свою социальную базу в деревне. Если в 1918 году происходили восстания действительно зажиточного крестьянства, «кулацкие» мятежи, то в начале 1919 года к ним активно подключаются и середняцкие слои. В 1920 году можно сказать, что в повстанческое движение широко вливается бедняцкое население. А к концу года против власти начинают действовать и деревенские коммунисты. Произошел полный распад большевизма на селе. Государственная власть в деревне к началу 1921 года приобрела карательный, экспедиционный характер».
Особенно тревожными для правящего режима были настроения в Красной армии – в основном крестьянской по составу. Антивластная позиция деревни не могла не отражаться в среде красноармейцев и краскомов. Знаковым явилось восстание 9-й кавалерийской дивизии (переименованной в 1-ю Красную армию «Правды») в Самарской губернии летом 1920 года. Во главе восстания стоял комдив Александр Сапожков. Политическая программа была довольно сумбурной. Например: полная свобода торговли, строжайший запрет спекуляции. Или – освобождение всех политзаключённых и других мелких преступников (именно так), немедленный арест всех контрреволюционеров. Такие парадоксы, как уже сказано, вообще были характерны для повстанцев.
Чётко формулировались два пункта. Первый – свободные выборы в Советы. Второй – изгнание комиссаров и военспецов. Обратим внимание: коммунистические комиссары и царские офицеры, пошедшие на коммунистическую службу, воспринимались как единая классово враждебная сила. «Золочёная сволочь» по Стругацким.
Сапожковцев удалось разгромить, более ста человек были расстреляны. Но стало понятно: армия становится опасна. Началась быстрая демобилизация, которая тоже, по словам Ленина, «дала повстанческий элемент в невероятном количестве». Ударной силой Совнаркома сделались ЧОНы, ЧК и краснокомандирские курсы – надёжны оставались только партийные спецподразделения. Но их организованность, вооружённость, решимость и жестокость стоили любой численности.
Идеология и политическая оболочка трёх главных очагов крестьянской войны 1921-го имела заметные различия. Даже при единой основе и сути.
Самое известное Тамбовское восстание шло в русле идей Партии социалистов-революционеров. Хотя и без официального партийного одобрения. Эсером с 1907 года был Александр Антонов – начальник повстанческого Главного оперативного штаба. Эсеровские традиции губернии уходили в последние годы XIX века, когда при активном участии будущего лидера ПСР Виктора Чернова создавались крестьянские братства. На выборах в Учредительное собрание Тамбовская губерния отдала 71,3 % голосов за список ПСР и Совета крестьянских депутатов. Политической структурой восстания стал Союз трудового крестьянства (СТК). Точнее, два Союза: право- и левоэсеровский. Второй с течением времени эволюционировал к большевикам, первый оставался антибольшевистским. Чёрно-зелёное знамя восстания символизировало волю и землю.
Восстание принято считать Антоновским. Однако первым его лицом был не Александр Антонов. И не его младший брат Дмитрий Антонов, сельский поэт и идеолог движения. Во главе военно-политической структуры стоял Пётр Токмаков – поручик и георгиевский кавалер Первой мировой войны. Политическая платформа Токмакова была скорее «белодемократической», чем эсеровской. Он, например, однозначно выступал не за Советы без коммунистов, а за Учредительное собрание.
Однако восемнадцать пунктов программы токмаковского СТК были вполне приемлемы и для демократических социалистов. Гражданское равенство, политическая демократия, свобода производства и торговли, мир внутри и вовне дополнялись социализацией земли, развитием кооперации, рабочим контролем над промышленностью, бесплатным образованием, добровольческой партизанской армией.
Махновское движение в программном отношении выглядело однозначнее. Оно развёртывалось под чёрным флагом анархии, лозунгами вольных Советов и трудовой федерации. Стоит, однако, отметить, что власть самого Нестора Махно и его ближайшего окружения была чрезвычайно жёсткой и абсолютно непререкаемой. Самоуправление являло собой скорее идеал борьбы, чем жизненную среду. Отношение махновцев к коммунистам колебалось. Но после двух предательств, совершённых большевиками, движение приобрело радикально антикоммунистический характер.
Наиболее пёстрыми были лозунги Западно-Сибирского восстания. Под стать местной повстанческой символике – знамёна красные и зелёные, российский триколор и сибирский бело-зелёный флаг. Наиболее общими были лозунги «Советы без коммунистов!» (иногда в варианте: «Долой коммунистов, да здравствуют Советы!») и «Долой коммунистов!» Но местами проявлялись даже монархическая ностальгия. Звучало требование привести к власти расстрелянного почти три года назад Михаила Романова. Преобладали в этой пестроте всё же сторонники Советов – но яростно антикоммунистических.
Западно-Сибирское восстание отличалось высокой степенью военного автономизма. Командиры и политические лидеры исчислялись десятками. Что и естественно для партизанской войны в сибирских условиях. Наиболее известны крестьянин-фельдфебель Первой мировой Василий Желтовский, крестьяне-унтеры Степан Данилов и Владимир Родин, лесничий Николай Татаринцев, эсер Семён Серков, коммунист Тимофей Лидберг. Александр Коротков успел послужить и в колчаковской армии, и в советской администрации. Православный священник Булатников (имя в записях не сохранилось) отличался особой строгостью к большевикам. В том числе пленным. Его излюбленное выражение: «Всех тюкнуть» – подчас вызывало протесты своим однообразием. Но спорить с этим батюшкой решался не каждый.
Всех объединяла борьба за свержение коммунистического комиссародержавия, самоуправление и свободное хозяйствование на крестьянской земле. Важно подчеркнуть: антибольшевистские крестьянские восстания нельзя называть «русской Вандеей» (к чему есть склонность в консервативных кругах российской оппозиции). Монархо-реставрационные настроения практически не проявлялись. Идеи и программы были направлены вперёд, а не назад.
Типичной тактикой крестьянской войны являлось сочетание местной самообороны с мобильными партизанскими армиями. Сила основывалась на массовой, почти стопроцентной поддержке населения. Которая отчасти компенсировала слабости логистики. В стрелковом вооружении недостатка не было. Но противостоящая сторона применяла всю мощь государства – бронемашины, бронепоезда, даже химическое оружие (с которым, правда, не умели обращаться – антоновцы на Тамбовщине не заметили устроенной против них газовой атаки). Это, кстати, достойно внимания: в боях с белогвардейцами РККА не демонстрировала технического превосходства. Оно в полной мере обнаружилось только в карательных операциях против мужиков.
Главной технологией подавления стал методичный террор против гражданского населения. Чудовищные приказы Тухачевского, вроде расстрела за отказ назвать фамилию, так или иначе дублировались повсеместно, от Украины до Туркестана. Хотя не всегда оформлялись на бумаге. Получила развитие система концлагерей. Именно тогда возник в России этот термин. Со временем принятый нацистами, наряду с практикой заложничества и уничтожения целых селений.
В марте 1921-го заседал X съезд РКП(б). Большевистская номенклатура утрясала свои дела, оформляла расклады группировок в дискуссии о профсоюзах. Подавляла антикоммунистическое восстание революционных кронштадтских матросов. Но не только. Там же была принята спасительная для режима концепция НЭПа. «Мужики победили, а нам, атаманы, хана», – сказал Александр Антонов, когда вести из Москвы дошли до повстанческого штаба.
НЭП, и только НЭП, остановил крестьянскую войну. Социально-экономические послабления, право относительно свободного хозяйства, превратили подавление восстаний в дело карательной техники. Крестьяне выходили из лесов. Устали люди от семи лет войны. И не знали, что передышка продлится недолго. Немногим более тех же семи лет. Предстояла новая война с государством, террор и закрепощение.
Память о крестьянских борцах за свободу постарались выжечь и вытоптать, повстанцев оклеветать. К исторической правде приходилось пробиваться с трудом. Но дело того стоит. 18 июня 1996 года Борис Ельцин подписал указ «О крестьянских восстаниях 1918–1922 годов». (При любом отношении к первому президенту России – это исторический факт.) Репрессии против повстанцев осуждены, участники восстаний реабилитированы. «Сегодня иное уж знамя полощет и вроде оправдан тот бунт мужиков…»
Ныне правящий режим РФ возвращается к советско-номенклатурной интерпретации российской крестьянской войны. Это вполне понятно. Чего ещё ждать от очередной поросли «комиссаров и спецов»? Та же «к мужикам родовая месть», только в особо извращённом варианте. Но не надо забывать: это взаимно. Не зря радикальная оппозиция поднимает сегодня красно-чёрное знамя кронштадтцев и чёрно-зелёное знамя антоновцев…
Павел Кудюкин, специально для «В кризис.ру»
