3 сентября Сергею Довлатову исполнилось бы 80 лет, если бы он не умер в августе 1990-го в Америке. За пять дней до сдачи в набор повести «Заповедник», первой его книги, изданной на родине. Многие считают эту повесть лучшим довлатовским произведением, где в декорациях пушкинской ссылки главный герой очень остроумно переживает конфликт творца с миром. Но и второстепенные персонажи там исключительно колоритны. Один из них – гениальный чудак Володя Митрофанов. В реальности он оказался петербуржцем Владимиром Герасимовым.
Гениальный лентяй
«Вас провожал Митрофанов. Чрезвычайно эрудированный пушкинист. Вы хорошо его знаете?» – спрашивает девушка-экскурсовод главного героя «Заповедника» по дороге в Пушкинские Горы. «Хорошо», – отвечает он. И добавляет: «С плохой стороны».
А потом на страницах повести появляется и сам экскурсовод Митрофанов – уникальный эрудит с феноменальной памятью и неутолимой жаждой знаний. «Его экскурсии были насыщены внезапными параллелями, ослепительными гипотезами, редкими архивными справками и цитатами на шести языках… Иногда туристы падали в обморок от напряжения». Ещё бы! Он знал обычаи всех эпох, подробности доисторических событий, фауну всей планеты, помнил, сколько пуговиц было на камзоле Талейрана, как звали жену Ломоносова, но при этом был фантастическим лентяем, если можно назвать лентяем человека, прочитавшего десять тысяч книг. Из университета Митрофанова отчислили – в первой же курсовой работе он написал лишь: «Как нам известно…» Продолжать ему было лень, как и зашнуровывать ботинки, и возвращать долги. «Впоследствии мы с горечью узнали, что Митрофанов не просто лентяй. У него обнаружилось редкое клиническое заболевание – абулия. То есть полная атрофия воли. Он был явлением растительного мира…»
Прототипом этого уникума и стал Владимир Герасимов. К сожалению, тоже ушедший от нас шесть лет назад. Мне посчастливилось познакомиться с ним и пообщаться. Конечно, очень хотелось узнать: что общего между ним и довлатовским Митрофановым?
– Почти ничего, – сказал Владимир Васильевич. – Ну разве что память у меня была действительно замечательная. Номер телефона мне было достаточно один раз услышать, и я его запоминал, так же как и страницы книг. Но университет я и правда не закончил – перестал ходить на военную кафедру. Хотя к университету относился с большим пиететом. Мои друзья по филфаку были людьми одарёнными, годы спустя их назовут поэтами «Философской школы». Я же собирался стать журналистом, хотя, как выяснилось, страдал аграфией: устные рассказы мне удавались, а вот записывать их было невмоготу.
Ходячая энциклопедия
О блестящей эрудиции Владимира Герасимова ходят легенды. По крайней мере, о петербургских домах он знал всё – имена архитекторов, фамилии владельцев за двести лет.
– Интерес к архитектуре проснулся во мне ещё в детстве, после чудовищной блокадной зимы: летом 42-го Ленинград был солнечным, тёплым, пустынным, и, несмотря ни на что, очень красивым… Сначала мы долго жили на Садовой, а когда наш дом пошёл на капремонт, нас отселили на Фонтанку, 185. В то время я как раз каждое лето водил экскурсии в пушкинском заповеднике, и вот, представьте: поселяюсь в доме, где после лицея жил Пушкин. Бывшая пушкинская квартира находилась прямо над нами, а мы занимали две комнаты в бывшей квартире барона Модеста Корфа, товарища Пушкина по лицею. Однажды между ними вспыхнула ссора – Корф, заступаясь за своего слугу, побил палкой слугу Пушкина Никиту Козлова. Пушкин вызвал Корфа на дуэль, но тот вызов отклонил. А после Корфа в этой квартире жил Карл Росси и умер здесь же в бедности, всеми забытый.
Он бродил по городу, а потом искал в дореволюционных журналах и старых путеводителях материалы о поразивших его домах. В экскурсионное бюро его взяли охотно, а в последнее время он водил эксклюзивные экскурсии – погулять по городу с Герасимовым приезжали люди даже из других стран.
На Васильевский остров он пришёл погулять
Не написав ни строчки, Владимир Герасимов вошёл в историю литературы. Причём не только как персонаж Довлатова – Иосиф Бродский посвятил ему своё стихотворение «Стрельна». Конечно, не такое известное, как «Ни страны, ни погоста не хочу выбирать. На Васильевский остров я приду умирать». Что же такого особенного связывало Бродского с Васильевским островом?
– Абсолютно ничего особенного. А эти стихи, которые знают все, даже те, кто никаких других стихов Бродского не знает, он написал в альбом Елены Валихан – в 60-е годы она жила на Васильевском, в доме № 1 по Среднегаванскому проспекту. Уже в Америке, услышав о том, что эти строки стали легендарными, Иосиф сокрушался: «Надо же! Альбомные стихи, а восприняты столь буквально».
Кстати, многие недоумевали, почему эти строки вдруг оказались на памятнике Собчаку: да просто он установлен в двух шагах от дома № 1 по Среднегаванскому проспекту, где они были написаны. Довлатову этот пафосный абсурд наверняка бы понравился.
Место под солнцем русской поэзии
С Довлатовым в Пушкинских Горах Герасимов работал в 1976 году. Вместе с ними там водил экскурсии и литературный критик Андрей Арьев, их общий друг. Происходило ли в жизни что-то похожее на сюжет «Заповедника»?
– Вообще, самый далёкий от реального прототипа герой этой повести – сам Довлатов, который там всё чего-то мучается, от окружающей пошлости страдает. На самом деле Серёжа вел там жизнь гораздо более приятную и не был романтическим страдальцем. Он как-то сказал: «Эти дамы из заповедника, по-моему, очень разочарованы. Они, наверное, думали, что мы будем приходить к ним по вечерам пить чай и вести умные разговоры о Пушкине, а мы вместо этого идем из ресторана «Лукоморье« и хором кричим на весь поселок: с голубого ручейка начинается река…» А вот к работе он относился серьёзно, старался глубоко изучить материал, всё легко схватывал, никогда не халтурил. У него был природный дар рассказчика, и у туристов он пользовался очень большим успехом.
Но какой же Довлатов без шуток! Однажды жена Герасимова Татьяна искала мужа в Михайловском и заглянула в дом-музей, где вёл экскурсию Довлатов. Он ей кивнул и сказал: «А ещё у Пушкина был слуга Герасим, который всё время пил». Это была, конечно, фраза для жены Герасимова.
– Помню, как мы с Арьевым натаскивали Сергея на Тригорское: рассказывали, в какой комнате что надо говорить. По поводу одной комнаты я заметил: здесь можно было бы ещё сказать то-то и то-то, но я обычно этого не говорю, просто времени не хватает. На что Довлатов замахал руками и сказал: «Ну, если ты этого не говоришь, то я даже не имею права этого знать!»
Прототип не одобрил героя только в одном
Последний раз они виделись весной 1990-го, когда Герасимов был в Америке. С гидами ему там очень повезло: по Нью-Йорку его водили то Иосиф Бродский, то Сергей Довлатов. А уже после его отъезда Довлатов в письме к Арьеву между прочим сообщил: приезжал Герасимов, рассказал о Нью-Йорке много интересного.
Он собирался в сентябре приехать в Россию, но до осени не дожил. Так и не увидел напечатанный в Питере «Заповедник» – первую свою книгу, изданную на родине.
А в Америке на русском языке она появилась гораздо раньше. И при встрече Довлатов, конечно же, спросил Герасимова: ««Заповедник« читал?» – «Читал». – «Не обиделся?» – «Нет, а на что?» – «Я же тебя изобразил». – «Ну знаешь, Серёжа, карикатура получилась настолько непохожей, что тут обижаться не на что». – «Да? Ты так считаешь?» – «У меня есть только одно замечание. Я у тебя постоянно появляюсь с таким законченным мерзавцем как Стасик Потоцкий…» (Они оба знали, что за человек скрывается под этим вымышленным именем, но Герасимов с ним в Пушкинских Горах никогда не встречался). «Мы с ним пару раз выпивали в Ленинграде, но этого мне хватило на всю оставшуюся жизнь». – «Понимаешь: художественный вымысел…» – «Серёжа! Вымысел вымыслом, но не надо навязывать мне своих собутыльников!» И Довлатов с Герасимовым расхохотались.
Светлана Яковлева, специально для «В кризис.ру»
