15 февраля 1853 года в Петербурге случилось аутодафе ― жгли книги. Точнее 1599 экземпляров второго выпуска Карманного словаря иностранных слов, вошедших в состав русского языка. Которые были конфискованы по указанию министра просвещения Уварова ещё в 1846 году. Через год сожгли и первый выпуск.
Этот Карманный словарь издавал Николай Кириллов в петербургской типографии Губернского правления. Редактором первого выпуска (Абадонна ― Мариоттова трубка) был публицист Валериан Майков. Который привлёк к работе Михаила Петрашевского. Второй выпуск (Мариоттова трубка ― Орден Мальтийский) Петрашевский редактировал уже один, и превратил обычный словарик в манифест социализма.
В ходе расследования дела петрашевцев, ведший следствие чиновник тайной полиции Иван Липранди утверждал, что словарь «исполнен таких дерзостей, какие едва ли бывали даже в рукописях, пускаемых в общее обращение».
В общем-то, он был недалёк от истины. Петрашевский действовал так же, как за почти столетие до него французские энциклопедисты. Он сумел даже в таком вроде бы аполитичном издании вести проповедь демократических идей. И даже усыпить бдительность цензора, посвятив труд Михаилу Павловичу.
Как и авторы французской «Энциклопедии, или толкового словаря наук, искусств и ремёсел», Петрашевский видел в своём словарике инструмент пропаганды. Оппозицию он назвал «явлением, необходимым при всякой форме быта общественного». А в статье о новаторстве утверждал, что «чем важнее будет новаторство в сфере быта общественного, тем большее количество интересов оно должно потрясти, тем наибольшую реакцию встретить в нравах общественных, так что сила противодействия новаторству будет находиться в прямом отношении к его полезности». В качестве примера новаторства он приводил овенизм — систему кооперативных посёлков для рабочих Роберта Оуэна. «Составлен умно, со знанием дела. Превосходен. Советуем запасаться им всем и каждому» ― оценил этот словарь революционный демократ Виссарион Белинский.
Петрашевский закончил Царскосельский лицей, затем юридический факультет Петербургского университета. Именно там он познакомился с идеями Шарль Фурье, Анри Сен-Симона и Оуэна и навсегда проникся ими. Он даже пытался воплотить в жизнь идеи Фурье и организовал небольшой фаланстер, но крестьяне решили, что он решил обобществить не только их мелкие личные хозяйства, но и жён, и фаланстер подожгли. Он сгорел дотла.
Но вера Михаила Петрашевского в социализм в этом пламени не сгорела. Он решил, что прежде надо нести в крестьянство просвещение. И тут же взялся за дело. Причём проповедовал с такой яростью, что вокруг него очень скоро образовался довольно большой круг поклонников. Правда, не крестьян. В кружок Петрашевского входили братья Достоевские, Салтыков-Щедрин, Сергей Дуров, Алексей Плещеев, активными участниками были Феликс Толь, Александр Пальм, сокурсник Петрашевского по царскосельскому лицею Николай Спешнев ― всего более полусотни человек. По большей части участники «пятниц» у Петрашевского читали и обсуждали запрещённые в России книги по истории революционных движений, утопическому социализму, материалистической философии. Сам Петрашевский, будучи убеждённым фурьеристом-социалистом, читал доклады о демократизации путём просвещения и освобождении крестьян. Непременно с землёй.
После такого освобождения, полагал романтик Петрашевский, можно будет приступить к созданию фаланстеров, описанных в утопии Фурье. Хотя при всём уважении к великому французскому утописту, кажется, понимал, что двигаться к социалистическому идеалу всё же надёжней путём прагматичного англичанина Оуэна. Во всяком случае, примеры к статьям в «Карманном словаре» чаще отсылают к овенизму, чем на фурьеризму.
Куда большим революционером был Николай Спешнев. Он прямо призывал к революции. Причём не теоретически, нашёл единомышленника и спонсора ― золотопромышленника Рафаила Черносвитова и повёл с ним переговоры о возможности народного восстания на Урале, Волге и в Сибири. В недрах кружка Петрашевского он основал тайное общество, которое должно было взбунтовать уральских рабочих и двигать их на Петербург, поднимая по пути крепостных крестьян. Некоторые петрашевцы решительно поддерживали такой план.
Но ни фаланстерам Петрашевского, ни революции Спешнева осуществиться не удалось. В апреле 1849 года по доносу провокатора Петрашевский и четыре десятка его товарищей были арестованы. Всего по делу было привлечено 123 человека, 21 из них приговорили к расстрелу. Но в последний момент, когда приговорённые уже стояли на Семёновском плацу, казнь заменили каторгой.
Но и там Петрашевский не отказался от своих идеалов. Он бомбардировал из Нерчинска, Иркутска, Красноярска царя и сибирские газеты разоблачительными письмами. Пытался влиять на общественное мнение статьями ― его товарищ Николай Спешнев, тоже отправленный в ссылку, редактировал «Иркутские губернские ведомости» и не отказывался публиковать Петрашевского.
До конца жизни он сохранил веру в реальность фурьеризма ― лечил крестьян, был добровольным ходатаем по их делам.
А Достоевский, вернувшись из ссылки, почему-то сделал его прототипом «беса» Петра Верховенского, совратившего Николая Ставрогина (прототипом которого стал Спешнев). Несправедливо. Ну, бог ему, Фёдору Михайловичу, судья. Кается, гораздо ближе к истине Александр Герцен, написавший на смерть Петрашевского: «Да сохранит потомство память человека, погибшего ради русской свободы, жертвой правительственных гонений».
